— И вы абсолютно уверены, что эта Джесси Хопкинс — женщина, которую вы знаете как Мэри Рили, или Дрейпер?

— Абсолютно уверена.

— Когда вы в последний раз видели Мэри Дрейпер — до сегодняшнего дня?

— Пять лет назад. Она уехала в Англию.

Сэр Эдвин отвесил поклон обвинителю:

— Ваша очередь.

Сэр Сэмюэл Эттенбери начал в некотором замешательстве:

— Вы, э… миссис Сздли, вероятно, ошиблись.

— Я не ошиблась.

— Вас могло ввести в заблуждение случайное сходство.

— Я знаю Мэри Дрейпер достаточно хорошо.

— Джесси Хопкинс — дипломированная медсестра.

— Мэри Дрейпер до своего замужества была медсестрой в больнице.

— Вы понимаете, что обвиняете свидетеля обвинения в лжесвидетельстве?

— Я прекрасно понимаю, что делаю.

— Эдвард Джон Маршалл, в течение нескольких лет вы жили в Окленде, Новая Зеландия, а сейчас проживаете по адресу Дептфорд, Рен-стрит, 14?

— Это так.

— Знаете вы Мэри Дрейпер?

— Я знал ее несколько лет в Новой Зеландии.

— Видели вы ее сегодня в суде?

— Видел. Она называет себя Хопкинс, но это миссис Дрейпер, можете не сомневаться.

Судья поднял голову. Он заговорил негромко и четко:

— Считаю целесообразным вновь вызвать свидетельницу Джесси Хопкинс.

Пауза. Какой-то шум.

— Ваша светлость. Джесси Хопкинс покинула здание суда несколько минут назад.

— Эркюль Пуаро.

Пуаро проследовал на место для свидетелей, принес присягу, подкрутил усы и ждал, слегка склонив голову набок.

— Мосье Пуаро, узнаете вы этот документ?

— Безусловно.

— Каким образом оказался он в ваших руках?

— Мне дала его районная медсестра Хопкинс.

Защитник обращается к судье:

— С вашего разрешения, милорд, я зачитаю этот Документ вслух, а потом он может быть передан присяжным.

Глава четвертая

Из заключительной речи защитника:

— Господа присяжные, к настоящему моменту вы наверняка убедились, что обстоятельства дела весьма отличны от тех, какими они представлялись вначале. Вчера, после сенсационных показаний, данных мосье Эркюлем Пуаро, я вызвал других свидетелей, доказав с полной очевидностью, что Мэри Джеррард была незаконной дочерью Лауры Уэлман. Следовательно, ближайшей родственницей миссис Уэлман была не ее племянница Элинор Карлайл, а ее прижитая вне брака дочь, известная под именем Мэри Джеррард. Значит, после смерти миссис Уэлман Мэри Джеррард унаследовала огромное состояние. В этом, господа присяжные, ключ ко всему. Мэри Джеррард получила в наследство около двухсот тысяч фунтов стерлингов. Но сама она не знала об этом. Не знала она также, кем была на самом деле женщина, называвшая себя Хопкинс. Вы можете подумать, господа, что у Мэри Рили, или Дрейпер, были какие-то вполне законные основания сменить фамилию на Хопкинс. Но если так, то почему она не явилась в суд и не дала необходимых разъяснений.

Все, что мы знаем, сводится к следующему: по настоянию Хопкинс Мэри Джеррард написала завещание, оставив все, что у нее было, «Мэри Рили, сестре Элизы Рили». Мы знаем, что сестра Хопкинс в силу своей профессии имела доступ к морфину и апоморфину и была знакома с их свойствами. Кроме того, доказано, что сестра Хопкинс лгала, утверждая, будто уколола руку о розовый куст, лишенный шипов. Для чего было ей лгать, если не для того, чтобы спешно объяснить происхождение следа, оставленного иглой для инъекций? Вспомните также, что, как заявила под присягой обвиняемая, когда она вошла в буфетную, у сестры Хопкинс был нездоровый вид, а лицо ее было зеленоватого оттенка — вполне естественно, если предположить, что перед этим ее отчаянно рвало. Хочу подчеркнуть еще один момент: проживи миссис Уэлман одни сутки дольше, она составила бы завещание и, несомненно, должным образом позаботилась бы о Мэри Джеррард, но не оставила бы ей всего состояния, будучи твердо уверена в том, что ее непризнанной дочери лучше оставаться в другой сфере жизни.

Не мне давать оценку уликам против какого-то другого лица, помимо обвиняемой. Мое дело лишь доказать, что у этого другого лица были такие же возможности и гораздо более сильные побудительные мотивы для совершения преступления.

Из заключительного слова судьи, лорда Беддингсфилда, адресованного присяжным:

— Если обвинение убедило вас, что обвиняемая и только она одна совершила преступление, ваш долг — объявить ее виновной.

Если альтернативная версия, выдвинутая защитой, возможна и согласуется с известными фактами, обвиняемая должна быть оправдана.

Настоятельно призываю вас обдумать приговор тщательно и всесторонне, опираясь исключительно на факты, предложенные вашему вниманию.

Элинор вновь привели в суд.

В зал гуськом вошли присяжные.

— Господа присяжные, вынесли ли вы приговор?

— Да.

— Взгляните на обвиняемую и скажите, виновна она или невиновна.

— Невиновна…

Глава пятая

Элинор вывели через боковую дверь. Она смутно узнавала лица, радостно улыбающиеся ей… Родди… Детектив с большими усами… Но обратилась она к Питеру Лорду:

— Я хочу уехать отсюда.

И вот теперь оба они в автомашине, уносящейся прочь из Лондона. Молодой врач ничего не говорил, и Элинор наслаждалась этим молчанием, как наивысшим благом, Внезапно она заговорила сама:

— Мне хотелось бы куда-нибудь, где тихо и где нет… Человеческих лиц…

— Все устроено. Вы едете в санаторий. Тихое зеленое местечко. Никто не будет беспокоить вас там.

Девушка благодарно кивнула. Она хотела забыть, забыть все. Прошлое ушло, исчезло, испарилось — вся прежняя жизнь с прежними чувствами. Она сама была каким-то новым, беззащитным и напуганным существом, начинающим все заново.

Они ехали уже через предместье. Элинор вновь заговорила:

— Это все вы, вы…

— Нет, это Пуаро. Он просто маг и волшебник.

Элинор упрямо покачала головой.

— Это вы. Вы заставили его сделать это…

Лорд усмехнулся.

— Пожалуй, что и заставил. Девушка спросила:

— Вы знали, что я не делала этого, или?..

Он ответил просто:

— Я так не был уверен до конца.

— Из-за того, что я почти сказала «виновна» тогда, в самом начале Но, видите ли, я ведь думала об этом… Когда я купила паштет и готовила сандвичи, я словно играла сама с собой в какую-то страшную игру и твердила мысленно: «Вот я подмешиваю в сандвичи яд, она Съест их и умрет — и тогда Родди вернется ко мне».

Врач понимающе улыбнулся.

— Такое бывает, и это даже неплохо. Вы даете выход своим чувствам в такой игре, и ни до чего серьезного дело не доходит.

Элинор подтвердила:

— Правда. Я внезапно словно стряхнула с себя какое-то наваждение. Когда эта женщина упомянула о розах близ сторожки, я будто очнулась и вновь стала нормальным человеком.

— Видите ли, — объяснил медик, — думать об убийстве совсем не то, что замышлять его. Если вы долго думаете об убийстве, обязательно наступит такой момент, когда все лучшее, человеческое в вас возьмет верх, и вы поймете, что все это, в сущности, просто глупо.

Внезапно на глазах Элинор выступили слезы.

— Знаете, там, в суде, я иногда смотрела на вас, и это придавало мне мужества. Вы выглядели таким… таким обыкновенным. О, простите, я, кажется, уже начинаю грубить…

Он вновь улыбнулся.

— Я понимаю. Когда на тебя обрушивается кошмар, единственная надежда — уцепиться за что-нибудь обыкновенное. Да и вообще я считаю, обыкновенные вещи — самые лучшие.